Как-то осенью, возвращаясь с рыбалки из левобережной поймы реки Кубани, забрел я в совсем не знакомые мне места и, застигнутый темнотой, вынужден был заночевать в лесу. Ночью меня разбудил вой волков. Костер мой давно догорел, стало холодно. Вызвездило. Взошла полная, яркая луна. Отдельные, редкие облака, набегая, закрывали ее, и тогда по земле быстро пробегали их легкие темные тени. И вот, глядя на них, я снова вспомнил такую же лунную, но более холодную октябрьскую ночь, когда случилось мне пережить мгновенья острого, леденящего душу страха…
Вот как это было. Лет, наверное, за пятнадцать до последней войны жил я в небольшом белорусском городке Мстиславле. Ох, и хороши же, красивы были там леса и реки! Сейчас того уже не осталось… Равнодушные к родной природе «хозяйственные мужи», не знаю уж какого — районного или областного — «масштаба», под корень свели леса по берегам рек, и реки от того обмелели и обезрыбились. Печален вид таких облысевших, а когда-то живописных лесных берегов! Как сейчас помню я стройные березовые рощи, темные сосновые боры и веселые, светлые дубравы, надежно охранявшие тогда прозрачные и быстрые воды рек Вихры и Сожа. Сколько в этих реках всякой рыбы было, особенно голавля, леща и щуки! В лесах же и приречных поймах разного зверя и птицы вдосталь водилось. Раздолье было рыболовам и охотникам!
В ту осень, о которой идет речь, в лесах как-то очень быстро облетел последний лист и рано начались утренние заморозки. Наступили ясные и холодные дни — самые лучшие для ловли щук на жерлицы. Уложив в лодку рыболовное снаряжение, я отправился вниз по Вихре, до заветных щучьих мест у широкого Лещин- ского плеса. Переправиться через плотину ниже Макаровского хутора помогли мне ожидавшие помола хуторяне. За мельницей течение Вихры было более стремительным. Как будто спасаясь от погони, река здесь змеей бросалась из стороны в сторону. Высокие, обрывистые берега быстро убегали назад, и вскоре, миновав последний крутой поворот, я уже выезжал на Лещинский плес. Он был по-осеннему пустынным, спокойным…
Нарезать из береговой лозы несколько длинных и крепких ты- чек для жерлиц не заняло много времени. Но попробуйте-ка вы в конце октября быстро наудить десяток хороших живцов! Не так просто. Поплавок ваш неподвижно и надолго застывает на свинцовой глади воды. Драгоценное время быстро уходит, а поклевок нет как нет! Надежды засветло поставить жерлицы остается все меньше и меньше… Но вот поплавок (а одновременно и ваше сердце) чуть дрогнул и начал быстро тонуть… С остановившимся дыханием вы невольно подаетесь назад, делаете резкую подсечку и… из воды вылетает прозрачный, с ноготок ерш!
Два битых часа проколесил я с удочкой по плесу, а в результате один-разъединственный ерш! Закатиться в такую даль и оказаться без живцов!
Экая чертовщина!
«Поставлю-ка, — думаю, — пока хоть одну жерлицу на этого ерша!» Поставил…
Не отъехал и полсотни метров, как слышу: «ву-урх!> Неужели уже взяла?! Поворачиваю и вижу: шнур чуть-чуть сброшен с вилок, как это бывает, когда сам живец его сдернет. Но тут-то я уж знал, в чем дело! Сейчас щука и не будет разматывать шнур, как летом. Летом- то рыбьей мелочи повсюду хоть отбавляй, щука всегда сыта, а если и схватит мимоходом вашего живца, то не сразу его заглатывает, а, держа поперек, тянет на всю длину жерличной намотки. Часто, почувствовав сопротивление шнура, она бросает живца. Поэтому летом и бывает так много «сходов». Сейчас же, когда вся мелочь попряталась по укромным местам, щука голодна и, едва схватив живца, с жадностью заглатывает его тут же, возле самой жерлицы. Осенью наступает, как говорят рыболовы, самый лучший щучий «жор».
Выйдя на берег, я вынул из земли тычку и осторожно потянул за шнур… Вот тут-то она себя и показала! Со свистом размотав жерлицу, сильная рыбина ринулась сначала в глубину. Подняв вверх тычку, я повернул щуку влево, вдоль берега, чтобы она на прямой не оборвала натянутый до предела легкий шнур. Вот, выскочив наверх, полупудовая хищница с шумом ударила по воде хвостом, взвилась на полметра в воздух и, резко встряхнув головой, попыталась выбросить из пасти живца. Опасный момент! Рыба легко могла перешибить тонкий шнур или выхаркнуть живца и крючок если она их не «заела». Вновь устремившись в глубину, щука поставила хвост «луком» и уперлась мордой в дно. Пробую тянуть — не поддается. Еще сильнее… И вдруг, неожиданно вылетев наверх, она выкинула форменное сальто и, далеко разбрызгав воду, кинулась к берегу… Тут шнур внезапно ослаб, и с упавшим сердцем я увидел, что щука сошла! Сорвавшись, она еще несколько секунд ощеломленно стояла возле самого берега .. Уйдет! В тот же миг я кинулся вниз и… плюх! прямо в воду на колени, верхом на хищницу. Еще несколько мгновений, и, выкинутая на берег, она уже бессильно разевала свою широкую, зубастую пасть…
Вылив из сапог воду и отжимая мокрую по пояс одежду, я любовался большой, красивой рыбиной: «Эх, расставить бы на ночь по плесу хотя бы пяток жерлиц! Вот была бы наутро картина! Сейчас каждый живец — щука! Но увы! Это было не лето, когда на кузнечиков, жучков и стрекоз хоть два десятка живцов за час настегать можно! В октябре этой насадки уже нет и в помине Так как же мне все-таки наловить живцов?.. И снова тут и там пробую закидывать удочку на червя, на хлеб, на кашу и, наконец, ловлю на мормышку… Нет, не берет!
На что же еще?.. Стоп! Эврика! Торопливо шарю в сумке… Жерлицы, крючки, лески… Нет, все не то! Но вот, о радость! — в небольшой коробке с грузилами нахожу то, что искал — старую, потускневшую зимнюю блесенку. Быстро отчищаю ее, привязываю на короткую лесу и — скорее на ямку! Не обязательно ведь ловить на нее только из ледяной лунки, авось, и сейчас клюнет? Только бы найти стайку окуней, а там посмотрим!
На третьем забросе чувствую легкий удар по блесне… Ого, упирается!
Вытаскиваю, окунишка Ну, теперь дело пойдет! Попал, видимо, на стайку…
Можно представить себе, что там, внизу: окуни ведь страсть как любопытны! Собрались, наверное, и глазеют: что тут такое? Почему это малыш так стремительно взлетел вдруг куда-то наверх? Пододвинулись поближе… Э! Да тут какая- то золотая рыбка играет! Цап ее! Что такое? И второй взлетел куда- то ввысь?! Еще пододвинулись… И пошло! Вот уж восемь зевак очутились в моем ведерке. Живцы как на подбор!.. Но что это? Зацеп? Нет, это какая-то тяжелая рыбина гнет в дугу мое удилище! Я подаю его вперед, до предела вытягиваю руку, но рыбина упорно тянет все дальше и дальше, леса звенит, и… обрывок ее высоко взвивается в воздух… Эх, черт^ Вместе с зубастой исчезла в глубине и моя единственная блесна. Ну что же, впредь наука иметь их в запасе побольше, а почином своим я и так доволен: полупудовая — не меньше! — щука да восьмерка отменных живцов в ведерке!.. Кстати, уже и поздновато. И я заторопился с расстановкой жерлиц.
Поздней осенью темнота наступает как-то сразу Кажется, вот только сейчас было еще совсем светло, и вдруг сразу померкло, все окуталось черным, непроницаемым мраком. Последнюю жерлицу мне пришлось ставить уже в полной тьме. Вот тут-то, желая проверить намотку этой жерлицы, я и обнаружил, что лежавшие у меня в карманах спички все подмочены. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — ахнул я. — Как же и где теперь ночевать?» До деревни Лещинской было не меньше пяти километров. Да и как в такую темень через лес и разные протоки добираться до нее?
Ночевать в лодке? Холодно. Октябрьская ночь велика. До рассвета, пожалуй, часов двенадцать наберется. Да и лодка моя немного протекала, а оказаться такой ночью в воде — перспектива не из приятных!
«Под стог! Вот куда!» — вспомнил я виденный днем у лесной опушки большой, и по-видимому единственный здесь, стог сена. Но найти его сразу в такой кромешной тьме нечего было и думать. Пришлось ожидать восхода луны. Зябко поеживаясь от потянувшего с воды холода, я стал потихоньку подгребать в сторону невидимого берега… Оглушительный удар раздался под самым носом лодки. Как будто пудовая гиря ухнула в воду с большой высоты! «Что это такое?! — вздрогнул я и, догадавшись, усмехнулся. — Это же бобер ахнул поводе хвостом, давно, по-видимому, наблюдая за мной. Не понравилось ему мое вторжение!»
Лозовые ветви заскребли по борту лодки, и она мягко ткнулась в берег. В наступившей тишине отчетливо было слышно, как по сухим листьям быстро зашуршала встревоженная мною мышь. Потом шорох смолк: мышь, наверное, спряталась в свою теплую, сухую норку. Помню, я позавидовал ей. Сырая одежда липла к продрогшему телу. Ждать пришлось долго. Становилось все холоднее и холоднее…
Наконец, окружавшая меня темная стена понемногу стала сереть, и из-за черной зубчатой черты Сапрыновского леса медленно поднялась большая бледная луна. Тусклые блики воды все ярче отливали холодной сталью и от набегавшего ветерка мелким серебром рассыпались по плесу. Молочно-белый, призрачный колдовской свет озарял речную долину, когда я, разминая застывшие ноги, отправился на поиски стога. Пройдя вдоль лесной опушки, я скоро натолкнулся на какое-то старое повалившееся прясло, а невдалеке от него увидел и стог. «Ну, теперь все в порядке!» — обрадованно шагнул я к стогу и… замер на месте. Совсем рядом, за ближним перелеском, раздался протяжный волчий вой! Высокий, стенящий, он долго дрожал в холодном воздухе и перешел в хватающий за душу вопль. И тут же, словно дождавшись сигнала, из лесу отозвались ему другие, такие же протяжно-заунывные голоса…
Затаив дыхание, прислушивался я к жуткому хору, где в одно слились и дикая звериная тоска, и злобное отчаяние, и голод. Вой приближался. Он шел от опушки, откуда я только что пришел. Волки шли по моему следу!
Холодная дрожь пробежала по спине… «Ни ружья, ни даже спичек! — мелькнуло в голове. — Что же делать?!» К лодке путь был отрезан, до деревьев на опушке бежать далеко, да и поздно, не успеть. «На стог! Скорее на стог!» И, выхватив из прясла длинную жердь, я опрометью бросился к стогу. Вот я уж около него. Быстрее! Приставив жердь к высокой стене стога, я лихорадочно пополз по ней вверх, к спасительной вершине, но… Хотел бы я посмотреть, как по крутящейся под вами жерди вы смогли бы взобраться на высоченный, с отвесными стенками стог!..
Едва начинал я карабкаться вверх,как жердь переворачивалась, и я вместе с нею спиной летел на землю. Трижды бросался я с жердью на стог и трижды опрокидывался! Острый холодок нарастающего страха царапнул за пазухой и противной слабостью пробежал по ногам. «Скорее за второй жердью! Ну же, скорее! — передохнул я, озираясь. — Но, может, они уже там, у прясла?» — страх сковывал ноги… Близкий вой повис над поляной, и, с трудом подавив внутренний бунт, я огромными прыжками поскакал к пряслу…
Луна в ледяной высоте, равнодушная ко всему, криво усмехалась из-за быстро набегавших облаков, и в ее неверном свете вдруг увидел я, как из лесу прямо на меня побежали какие-то темные тени. «Вот они! Быть сожранным волками!» Эта чудовищная мысль навалилась какой-то тошнотворной тяжестью, и, схватив непослушными руками первую попавшуюся жердь, я на обмякших, как в сонном кошмаре, ногах страшно медленно побежал к стогу. В мертвенно-зеленом свете луны сзади быстро настигали меня темные тени. Не помню уж, как приставил я к стогу обе жерди, и, чувствуя за самой спиной страшную погоню, отчаянно ринулся по жерди к верхушке стога. В то же мгновенье волчий клык впился в мою ногу и резко рванул ее вниз. «Все…» — как-то равнодушно сказало сознание. «Нет!» — крикнуло все мое существо, и в предельном напряжении я в последний раз рванулся наверх.
Превозмогая острую боль в ноге и чувствуя, как разрывает на ней зверь штанину, я оторвался от его страшных зубов и в полном изнеможении перевалился на вершину стога. «Спасен!!!» — у самого горла стучало готовое выскочить сердце.И каждой клеткой тела, ощущая радостно опьяняющий аромат свежего сена, я жадно глотал ртом холодный ночной воздух.
Отдышавшись, я приподнялся на руках и с острым любопытством заглянул вниз, через край стога. «Они где-то тут! Совсем рядом!» — напряженно всматривался я. Но надвинувшаяся большая черная туча накрыла пойму вязкой, непроницаемой тьмой. Все смолкло, и глухая осенняя ночь плотно окутала землю. Понемногу стихала и саднящая боль в ноге: видно, только вскользь удалось резануть по ней серому. Поглубже зарывшись в сухое сено, я вскоре согрелся и незаметно заснул чутким, настороженным сном.
Было уже совсем светло, когда я проснулся от пробиравшего до самых костей холода. Но что для рыбака холод? Зато какой вид открывался оттуда, с высоты моего стога! Густое серебро инея щедро украшало всю пойму. Медленно поднимавшееся солнце мягко озаряло ее чистым, холодно-розоватым светом. Сквозь прозрачные перелески слабо просвечивала Вихра, мирно катившая вдоль синей стены Сапрыновского леса холодные, свинцовые воды. Слабые звуки пастушьего рожка доносились издали: на еще зеленую осеннюю отаву спускалось лещинское стадо… В это тихое утро совсем нереальными казались драматические события минувшей ночи. Однако рваная рана на ноге и располосованные брюки были все-таки налицо! Оглянувшись на всякий случай по сторонам, я стал спускаться по жердям на землю. Тут я неожиданно почувствовал, как вторая моя штанина с треском распарывается, теперь уже снизу доверху, и… увидел схвативший меня вчера «волчий клык». Это был ржавый десятидюймовый гвоздь, вбитый поперек жерди!..
Долго стоял я перед ним, почесывая затылок и смущенно оглядывая дыры на своем рыбачьем костюме… Что же еще остается добавить? За ночные мытарства я был полностью вознагражден и этим ярким, по-осеннему свежим утром, и семью хорошими щуками, севшими на мои жерлицы. А что касается ночных скачек с препятствиями, могу сказать только одно: было это какое-то колдовское лунное наваждение…
Вот, пожалуй, и все.